Героический образ Тараса Бульбы в какой-то степени автобиографичен, автобиографичен духовно. Тарас Бульба посягнул на законы истории, на ее объективный, от нас не зависящий ход: он захотел совместить в себе то, что со временем неизбежно дифференцируется,- отца и учителя. И на обоих поприщах - катастрофа: для отца нет большего горя, чем видеть гибель сына; а для учителя нет большего горя, чем измена ученика. Отец и учитель совмещаются в естественном мире, в природе: в мире зверья и птиц нет, очевидно, школ, и родители обучают детенышей сами, на свой страх и риск. Разделения нет и у так называемых «диких» народов, у первобытных племен, у кочевников-скотоводов. Но цивилизация требует разделения семьи и школы с их взаимным дополнением, с их взаимным влиянием и соперничеством. И возврат к истокам истории в мире ее невозможен. Но как он желанен! И что, если кто-то попытается вернуться к истокам исторического бытия человечества и соединить, слить в себе разорванное, отца и учителя? Такое возможно, и возможно именно в литературе, позволяющей художнику мыслить единым разъединенное, слитным распавшееся и целостным расчлененное. И будет это смелым, дерзостным и простодушным бунтом против цивилизации и против существующего порядка вещей.
Восьмого сентября 1790 года в Санкт-Петербургское губернское правление был доставлен секретный арестант Петропавловской крепости Александр Радищев. Здесь больному узнику объявили указ о замене ранее вынесенного смертного приговора ссылкой в далекий сибирский острог Илимск «на десятилетнее безысходное пребывание». Вечером того же дня он узнал, что его немедленно отправляют «за крепчайшею стражей» в Новгород. Оттуда через Москву, Казань, Иркутск - к месту ссылки. Радищева вывели из губернского правления. У подъезда ждала кибитка, на которой предстояло совершить путешествие по принуждению. Чиновники спешили исполнить приказ императрицы. Они не позволили ссыльному проститься с родными, не дали возможности собраться в дальний путь, запастись теплой одеждой. Радищева отправляли в легком платье, в каком он был арестован 30 июня 1790 года, А тут неожиданно ударили ранние сентябрьские заморозки. Кто-то из стражи, сообразив, что легко одетый и больной арестант не доедет и до Новгорода, снял с плеч сторожа губернского правления тулуп и отдал его Радищеву.
В «Слове» ясно ощущается широкое и свободное дыхание устной речи. Оно чувствуется и в выборе выражений обычных, употреблявшихся в устной речи, терминов военных и феодальных; оно чувствуется и в выборе художественных образов, лишенных литературной изысканности, и народных; оно чувствуется и в самой ритмике языка, как бы рассчитанного на произнесение вслух. Автор «Слова» постоянно обращается к своим читателям, точно он видит их перед собой. Однако было бы ошибочным считать, что перед нами типичное ораторское произведение, предполагать, что в «Слове о полку Игореве» соединены жанровые признаки ораторского «слова» - все равно, предназначавшегося для произнесения или только для чтения. Дело в том, что устная речь, «позиция» оратора характерны для всех жанров древнерусской литературы.
Гениальное произведение древней русской литературы «Слово о полку Игореве» было найдено в начале 90-х годов ХVIII века известным любителем и собирателем русских древностей А. И. Мусиным-Пушкиным. Текст «Слова» находился в сборнике древнерусских произведений, оригинальных и переводных. Сборник был приобретен им через своего комиссионера в числе других рукописей у бывшего архимандрита закрытого к тому времени Спасо-Ярославского монастыря - Иоиля Быковского. Кроме «Слова», этот сборник заключал в себе «Хронограф», летопись, называвшуюся «Временник, еже нарицается летописание русских князей и земля Русская», «Сказание об Индийском царстве», повесть об Акире Премудром и «Девгениево деяние».
Осень того года, как всегда, была сырой, дождливой. Такое же ненастное расположение духа было у Джонси, молодой художницы. Она заболела пневмонией и по целым дням лежала в кровати, а перед ее глазами была глухая стена. Вид крашенной железной кровати, кирпичной стены за окном, которая ей опостылела, еще больше ухудшили расположение духа больной. Она не способна была изменить положение, которое сложилось: Джонси не могла покинуть комнату хотя бы на некоторое время. Болезнь приковала ее к кровати, от высокой температуры у нее дурманилось в голове, темнело в глазах, ей казалось, что она умирает. Присматривала за ней ее подруга Сью. Врач сказал Сью: «У нее один шанс. И этот шанс заключается в том, чтобы она хотела жить…»