И у Пушкина, и у Петрушевской в данном случае мы имеем дело с литературными мистификациями, цель которых создать такие произведения, где, по словам Г. П. Макогоненко, “народ свободно рассказывал бы о себе”. Для этого используется “чужое” слово рассказчика. Мистификация, собственно, и состоит в указании на достоверность источников (у Пушкина якобы перевод, а по сути вольное переложение иллирийских песен из сборника П. Мериме “Гузла”, который сам является мистификацией, у Петрушевской - услышанные “случаи”), а также рассказчиков (у Пушкина - певцы-гузлары, биография одного из них приводится в цикле, у Петрушевской - безымянная женщина из народа). Там и здесь перед читателем имитация фольклора, относящегося, однако, к разным эпохам: у Пушкина - ко времени патриархально-родового строя, у Петрушевской - к нашим дням, фольклора, принадлежащего славянам - у Пушкина западным, а точнее юго-западным, у Петрушевской - восточным. По произведениям подобного характера можно судить о том, что привлекает внимание художника в мировоззрении народа, его этике и эстетике.
Реализм и романтизм в творчестве Г. Гоголя. Стиль Г. Гоголя особый, он состоит в объединении реального и романтического, даже мистического. В его повестях «Миргород», «Вечера на хуторе возле Диканьки» мы видим яркое, реалистическое изображение села, казацкой жизни и вместе с тем - изображение мистических персонажей. Любимцами читателей стали ведьма Солоха, Черт, Панночка, Ресница. Жизнь и смерть мелкого чиновника за повестью Г. Гоголя «Шинель». В этой повести также можно найти объединение реалистического и мистического. Жизнеописание Башмачкина поражает правдивостью изображения, вызывает жалость и сочувствие.
Мама, отец, сестра - наиболее дорогие люди. В их круге надежно, уютно, безопасно. Тем не менее, счастье родственного тепла и взаимопонимания, к сожалению, даровано в не всем. Грегор Замза, герой рассказа Ф. Кафки «Перевоплощение», был любящим сыном и братом. Когда настали затруднительные времена через отцовское расточительство, Грегор свалил на себя все бремя удержания семьи, так как мать больна астмой, а сестра была слишком молода, что бы зарабатывать деньги. Юноша служил коммивояжером у одного из отцовских кредиторов. Вставая каждый день, Грегор целый день был на ногах. Он много ездил, предлагая образцы тканей клиентам. У Грегора не было ни друзей, ни любимой девушки. Все его помыслы были сосредоточены на благосостоянии семьи. Он стремился обеспечить приличную жизнь своим близким. А еще в Грегора была мечта - отправить сестру, которая чудесно играла, учиться в консерваторию. И ни одной заботы о себе. Близкие воспринимали самоотверженность Грегора как надлежащее. Лишь однажды он видел их счастливыми - когда впервые принес заработанные деньги. «То была замечательная пора, и она некогда не повторилась, по крайней мере во всему своем очаровании, хотя Грегор и позднее зарабатывал столько денег, который был способен удерживать, да и удерживал всю семью. И семья, и Грегор привыкли к тому: семья благодарно брала деньги, Грегор радушно отдавал их, но какого-то особого тепла больше не ощущалось».
Повседневность, обыденность у Соколова мифологизированы. Это проявляется и на уровне архетипических образов (дома, реки, движения, ветра), и на уровне вечных, но элементарных составляющих бытия. “… Ребенок у Соколова на наших глазах впитывает в скучный повседневный быт… великие вечные мифы - миф о любви (музыкальная тема Веты Акатовой), о пророке (Савл Петрович Норвегов), о Боге (носящем в повести имя Насылающего ветер), о насилии и власти (”тапочная система имени Н.Г. Перилло”), о Вечности, ибо все происходит на берегах “восхитительной Леты”, наконец, о творчестве - потому что как же иначе, если не Творцом, назвать ребенка, стоящего в центре “Школы для дураков”, - пишет М.Липовецкий.
Теперь хотелось бы еще раз обратиться к образам главных героев “Школы для дураков”. Один из них - учитель Павел (Савл) Петрович Норвегов - пожалуй, самый обаятельный персонаж романа. Симпатии автора и рассказчика принадлежат ему, хотя уважением товарища прокурора он, например, не пользуется. “Бездельник он, твой Павел, - сказал нам отец, - потому и босяк. Все деньги, небось, на дачу извел, в долгах сплошь, а все туда же - рыбу ловить, на берегу прохлаждаться. Тоже мне, дачник фиговый. У него и дом-то нашего сарая плоше”. То, что хорошо для Норвегова, отвратительно для товарища прокурора. Норвегов носит шляпу, какой нет ни у кого, ходит летом босиком - даже в школу, ставит на крышу флюгер вопреки запретам: “Вы из газет сразу узнаете, если что не так, а я по флюгеру ориентироваться буду, куда уж точнее, точнее и быть не может”. Норвегову не дано оценить отношение к себе коллег-учителей, которые, узнав о его смерти, собрали деньги и купили ему приличный, по их мнению, костюм. Вернувшись оттуда, Павел Петрович говорит: “Что принесли в дом мой в последний час мой, что принесли? Шелк и креп принесли, одели в ненавистный двубортный пиджак… О! они нацепили мне галстук в горошек, снимите немедленно”. ”Я не ваш! - кричит Норвегов, - и никогда не получал больше восьмидесяти, но то были другие, не ваши деньги, то были ветрогоновы чистые деньги, не запятнанные ложью ваших мерзостных теорий и догм”.