Хлестаков - вовсе не порхающий с цветка на цветок мотылек. Уже в первой встрече с отцом города он, по-детски беспомощный, одновременно суров, непреклонен и иронически проницателен. Во всем хочет видеть он заднюю мысль. Ему грезятся ловушки, подвохи, а то и покушения на него. Хлестаков усвоил тон, нравственный голос века, который «шествует путем своим железным». Этот взрослый младенец по-настоящему страшен: ровен, спокоен, холоден, настороженно подозрителен; причем всеми этими свойствами обладает не он, а мир, посланцем которого он себя чувствует и тенденции развития которого он отражает с бездушием зеркала. Образ Хлестакова таинственно многозначителен. Разумеется, пустили бы и на порог грозного штаба корпуса жандармов, III отделения собственной его величества канцелярии. всей тупости, присущей жандармам, в III отделении, надо в людях все-таки разбирались; и ни малейших надежд на карьеру в столице у Хлестакова, разумеется, не было. Столица отторгла его, успевши, однако, наложить на него отпечаток нового стиля государственной жизни.
В «Ревизоре» мелькает образ отца героя - так сказать, тень отца его. Отцы и учителя вообще населяют комедию, усугубляя творящуюся на подмостках неразбериху и путаницу. Учителя паясничают. Один отец не может усыновить своего внебрачного сына, а другой терпит фиаско с замужеством дочери. Прорисовывается и какой-то Александр Хлестаков, старый барин, но и он, судя по результатам его воспитательных поползновений, оказался и неважным отцом, и из рук вон плохим учителем. Словом, то же, что и везде: жизнь Российской империи грубо пародирует идеал Гоголя. Отцы и учителя действуют врозь - все выходит плохо; пытаются они объединиться в одном лице - и того хуже, получается несуразица, зеркально отраженная в дуэте Анны Андреевны и Марьи Антоновны: учителем девушки порывается быть ее маменька, но маменька, блюдущая дочь, и сама непрочь согрешить.
«Борис Годунов»Пушкина долгое время носил название, которым Пушкин необычайно гордился: «Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве. Писал раб божий Алекс <андр> сын Сергеев Пушкин в лето 7333 на городище Ворониче». Замечательное заглавие это сгладилось, стерлось. «Борис Годунов» стал восприниматься в духе театра «чертогов», жанрово однозначно. Слово «комедия» в первоначальном пушкинском заголовке имеет значение очень широкое и может обозначать вообще всякое народное назидательное представление. Но как бы то ни было, а комедия все же и есть комедия; и «Борис Годунов», по замыслу Пушкина, не знает четкого разграничения комического и трагического: понятия «комедия» и «беда» уживаются рядом. Прошлое могло перестать быть прошлым: «комедию» разыгрывала бы труппа бродячих актеров начала XVII столетия. Для них представленные события были бы бедой, которая только что миновала. А зрители, современники Пушкина, смотрели б спектакль в спектакле: придя в «чертоги», в театр, они увидели бы на его подмостках то самое искусство, которое родилось на площади.
Чиновник Поприщин из «Записок сумасшедшего» уверял, что луну делают в Гамбурге. Но что Гамбург! В маленьком городке Российской империи сотворили и солнце: случайного проезжего наделили сиятельными титулами и чинами; и одни в уповании на справедливость простирали к нему руки, а другие, трепеща перед ликом его, несли ему жертвы (взятка - память о жертвоприношении, оттого-то и вручать ее подобает смиренно, едва ли не коленопреклоненно, воздавая мздоимцу божеские почести). Но солнце оказалось лжесолнцем. Антисолнцем. Дырой. И дыра обнаружилась. И вышколенный жандарм сообщил городничему: «Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе. Он остановился в гостинице».
Но одна вещь у Гоголя возвышается над другими, как бы царствуя в живом, полном движения и суеты мире вещей. Это - зеркало. «Справедливее всего назвать эту книгу верным зеркалом человека», - начинает Гоголь «Авторскую исповедь». И: «Мне нужно было иметь зеркало, в которое я мог бы глядеться и видеть получше себя, а без этой книги вряд ли бы я имел это зеркало». Или - так: «Поэзия лирическая есть портрет, отражение и зеркало собственных высших движений души поэта». В уподоблении поэзии зеркалу нового нет; новизну ему придает его распространенность, развернутость. «Это та страшная школа, от которой или точно свихнешь с ума, или поумнеешь больше, чем когда-либо»,- пишет Гоголь тут же, в «Авторской исповеди». Книга Гоголя, по его словам, - зеркало, но эта же книга - школа. А школа для Гоголя - священное место. Зеркало связывается со школой: назначение школы - в даровании человеку радости самопознания. Вступивший под ее сень познает, на что он способен, к чему пригоден. Школа открывает скрытую в человеке духовность; она показывает ему себя самого, и в этом отношении идеальная школа - зеркало.