Краткий анализ сюжета повести Лермонтова «Бэла»
«Я ехал на перекладных из Тифлиса». Я ехал на перекладных из Тифлиса. Я ехал. Не могу объяснить, почему эти шесть слов кажутся мне необыкновенными. Ведь так коротко, так просто: я - ехал - на перекладных - из Тифлиса. Много раз над этим предложением вздыхали и страдали мои ученики. Простое, полное, личное, распространенное, повествовательное. Я - подлежащее. Ехал - сказуемое. На чем ехал? На перекладных. Косвенное дополнение. Откуда ехал? Из Тифлиса. Обстоятельство места. Что значит: перекладные? Казенные лошади, которые менялись на каждой станции. Все просто, все понятно. И все абсолютно непонятно, потому что с первых строк «Бэлы» оказываешься во власти простых слов, собранных воедино и выстроенных большим писателем. Каждое слово в отдельности знакомо и обычно. Все вместе - неповторимы. Как у Пушкина: «Роняет лес багряный свой убор». Как у Толстого: «Все счастливые семьи похожи друг на друга.» Как у Лермонтова: «Я ехал на перекладных из Тифлиса».
А на самом-то деле в этой фразе нет ничего необыкновенного. Просто мы знаем, что за ней последует одна из лучших на свете книг. Открывая эту книгу, мы ждем удивительного, необычайного - и находим его.
- «Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую Гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина!»
И вдруг прозрачная простота первых фраз сменяется сложными поэтическими образами, длинными словами, длинными грамматическими периодами:
- «Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно-вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряной нитью и сверкает, как змея».
Сложность - и в то же время простота. Длинное предложение с причастными оборотами, нагромождение цветов: красноватые скалы, зеленый плющ, желтые обрывы, золотая бахрома снегов, черное ущелье, серебряная нить реки. Золотая бахрома снегов? Речка сверкает, как змея своею чешуею? Так видит художник - и так помогает видеть нам, обычным людям, не наделенным его особой зоркостью. Художник и поэт - Лермонтов. Но после этой длинной фразы тон повествования снова меняется, возвращается доступность, даже обыденность языка: «Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица»
Условимся называть того, кто рассказывает, Автором, чтобы не запутаться. Позже мы вернемся к вопросу, кто он - герой лермонтовского времени, сам Лермонтов или третье лицо. Пока мы знаем только, что он едет из Тифлиса с легкой поклажей, наполовину состоящей из путевых записок; но его легкую тележку с трудом тащат шесть быков, подгоняемых несколькими осетинами. Почему пожилой опытный офицер носит не по форме мохнатую черкесскую шапку, да еще курит кабардинскую трубку? Видимо, он так давно на Кавказе, что служба потеряла для него всякий оттенок романтики, стала бытом, привычкой. Трубка и шапка выбраны поудобнее - только и всего, да еще, может быть, подешевле, да к тому же, местного производства - те, что легче и быстрее можно купить здесь, на Кавказе.
И лицо офицера говорит о том же: о давнем знакомстве с южным солнцем; о нелегкой жизни - «преждевременно-поседевшие усы», а твердая походка и бодрый вид - может быть, о силе характера? Офицер кажется неразговорчивым. «Он молча отвечал на поклон» и «молча, опять поклонился». Первый его ответ на вопрос попутчика, не едет ли он в Ставрополь, по-военному лаконичен:
- «- Так-с точно с казенными вещами».
Тяжелая поклажа - не его личные вещи, казенные. Может, своего и не накопилось за длинные годы службы. Но вот начинается первый разговор, и пожилой офицер слегка приоткрывается перед нами. Он дважды улыбается недоумению своего попутчика, заметившего, как легко тащат четыре быка тяжелую тележку, тогда как пустую «шесть скотов едва подвигают с помощью этих осетин». Пожилой офицер немногословен. Коротко, почти вскользь, но приосанившись, сообщает он о главном, может быть, в своей жизни. Для читателя-современника было важно и другое: человек, получивший два чина при Ермолове, - храбр. Ермолов не был скор на награды. Однако с тех пор пожилой офицер не продвинулся по службе, не получил награждений и чинов: он сухо отвечает на вопрос Автора: «А теперь вы? . .» - «Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне. . .» Автор понял, что это значит, и стал называть его штабс-капитаном: до Ермолова он был подпоручиком, следующие два чина: поручик и штабс-капитан. В этом чине он и остался. Так, не зная еще имени штабс-капитана, читатель уже знает, что чем-то он был неугоден начальству. Может быть, тем, что не умел выслуживаться?
Путешественники поднялись, наконец, на гору. «Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге.» Современник Лермонтова Шевырев писал, сравнивая прозу Лермонтова с прозой модного тогда романтика Марлинского: «Пылкому воображению Марлинского казалось мало только что покорно наблюдать эту великолепную природу и передавать ее верным и метким словом. Ему хотелось насиловать образы и язык. .. Поэтому с особенным удовольствием можем мы заметить в похвалу нового кавказского живописца, что он… покорил трезвую кисть свою картинам природы и описывал их без всякого преувеличения. ..». Первый пейзаж в «Бэле» был яркий, цветной, победный- с золотой бахромой снегов и серебряной речкой. Второй - грустен, даже трагичен: черное ущелье, темные горы, бледный небосклон. «По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился.»
Пейзажи у Лермонтова могут быть разными, но одно в них общее: точность. То, что описывает Марлинский, невозможно увидеть; трудно представить себе, например, как розы «обливают утесы румянцем» или слеза «какого-нибудь ключа» падает «на бесчувственный камень». Пейзаж, описанный Лермонтовым, видишь и представляешь себе совершенно точно: и глубокое ущелье, и горы, «изрытые морщинами», и «голые, черные камни», и тучу на вершине Гуд-Горы: она была «такая черная, что на темном небе. . . казалась пятном».
Путешественникам пришлось расположиться на ночлег в дымной сакле. «Ощупью вошел я и наткнулся на корову (хлев у этих людей заменяет лакейскую). Я не знал куда деваться: тут блеют овцы, там ворчит собака… Посередине трещал огонек, разложенный на земле, и дым, выталкиваемый обратно веером из отверстия в крыше, расстилался вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях».
- «Жалкие люди!» - говорит Автор.
- «Преглупый народ!» - откликается штабс-капитан.
«Жалкие люди» - конечно, значит здесь: бедные, несчастные. Автор видит то же самое, что штабс-капитан: закопченные столбы, дым, нищету, лохмотья. Но он понимает: нищета - не вина, а беда «жалких людей», не они виноваты в своем жалком состоянии. Штабс-капитан привык, не задумываясь, осуждать горцев. Мы еще много раз увидим: в каждом кавказском народе он находит недостатки. Осетины плохи тем, что у них «и к оружию никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь»; чеченцы и кабардинцы - «разбойники, голыши», «дьяволы», «мошенники». Но в то же время штабс-капитан не может скрыть невольного восхищения храбростью этих народов: «хотя разбойники,.. зато отчаянные башки. ..», «чуть зазевался, того и гляди - либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!»
Автору любопытно порасспросить штабс-капитана, даже «вытянуть из него какую-нибудь историйку». Но штабс-капитан не оправдывает его надежд: он «начал щипать левый ус, повесил голову и призадумался». Тогда Автор пытается хотя бы при помощи рома разговорить своего собеседника - и снова терпит крах: штабс-капитан не пьет, еще при Ермолове «дал себе заклятье» не пить.
Хорошее сочинение? Тогда в закладки - » Краткий анализ сюжета повести Лермонтова «Бэла» . Это нужно, ведь не потеряешь!
Содержание интересных новостей
Новые сочинения: