Словесные ребусы, которые появляются уже в «Улиссе», всецело определяют текст последнего «романа» Джойса «Поминки по Финнегану». Содержание все чаще к Концу романа подчинялось форме, словесное экспериментирование учащалось, причем язык служил зашифровке, а не расшифровке мысли. Уже в «Улиссе» Джойс не стремился быть понятым. В последнем романе Джойс еще более резко бросил вызов читателю, кто бы этот читатель ни был. Распад всех элементов, из которых состоит художественное произведение, распад литературного языка шел к логическому концу. В «Поминках по Финнегану», на создание которых ушло свыше пятнадцати лет, автор предлагает текст, не понятный никому, кроме его ближайших учеников, посвященных в тайну его шифровального кода.
В «Улиссе» рассказывается всего об одном дне в жизни Блума, /roman-uliss-i-obrazy-bluma-merion-stivena-dedala/>Мэрион, Стивена Дедала и города, в котором они живут,- Дублина. Это самый обычный, ничем не примечательный день 16 июня 1904 года. Джойс показывает, что делали, думали, говорили, чувствовали три дублинца с 8 часов утра 16 июня до 3 часов утра следующего дня. Он намеренно касается здесь всего того, что составляет в его концепции человеческое существование как таковое. Трудовая деятельность персонажей романа рисуется лишь мимоходом - это симптоматично: она для Джойса не главное и не определяющее человека. Роман открывается изображением утра 16 июня: завтрак Стивена Дедала с товарищами в башне на берегу Дублинского залива, где он живет, купание его в море, урок истории, который молодой человек дает в школе, беседа его с директором этой школы Дизи - выживающим из ума консерватором.
Когда Джойс приступил к работе над «Улиссом», его мировоззрение уже окончательно сложилось. Выявились в нем те противоречия, которые лишь намечались в молодые годы. Это были противоречия в отношении Джойса к Ирландии и британскому господству; противоречия атеиста, который не мог освободиться от воздействия католического мировосприятия человека, ненавидевшего буржуазную культуру, но пришедшего к отрицанию человеческой культуры как таковой. Потеряв веру, Джойс, как ни парадоксально, до конца жизни оставался католиком. На «Улиссе» лежит отпечаток схоластического мышления в представлении о греховности и мерзости человеческой, плоти. Джойс ниспровергает католические святыни, со злобной издевкой говорит о католических догматах и ритуалах, но характер его иронии и сатиры выдает «отступника», не до конца свободного от воздействия того, что он ниспровергает.
Идейная и формальная связь между творчеством Джойса и теми литературными течениями, которые выросли на основе тотального отрицания, совершенно очевидна. Вместе с тем трудно найти более противоречивую фигуру, чем фигура вдохновителя и учителя европейских модернистов 20-х годов. Человек незаурядного дарования, большой художник, он отдал жизнь служению искусству, но создал произведения, которые объективно оказались отрицанием искусствам
Поправение еще более заметно в творчестве Т. С. Элиота. Нигилист, некогда посягавший даже на церковь и ее служителей, Элиот к 30-м годам становится верным сыном католической церкви. Все надежды Элиот возлагает на возрождение «авторитарных принципов»; проповедь религиозной морали и христианской философии переплетается с неприятием социализма и идеологии коммунизма. Католицизм становится для него панацеей против зла и «заразы» большевизма. Именно в 30-е годы, когда полемика Элиота с прогрессивной мыслью, с художниками-реалистами становится особенно интенсивной, автор «Бесплодной земли» все чаще и все охотнее прибегает к публицистике. В одних статьях он призывает к вере, стремясь убедить в порочности мировосприятия, основанного на разуме. Говоря о низменно-материальных стремлениях - подразумевается идеология научного материализма,- Элиот противопоставляет им устремления духовные, дискредитирует материальные ценности, объявляет непреходящее значение «ценностей духовных». Он призывает современников спасти буржуазный мир от развала и анархии, т. е. коммунизма. Другой тип статей Элиота этих лет непосредственно касается литературы. Сторонник «чистого искусства» на словах, Элиот на деле оказывается врагом всех прогрессивных явлений в литературе не только настоящего, но и прошлого.