Состояние драматургии последнего десятилетия XX века
Состояние драматургии последнего десятилетия XX в. определить довольно трудно. В данном случае можно вести речь не о сложившихся направлениях или школах, а лишь о наметившихся тенденциях в развитии отечественной драмы. Сложность также состоит в том, что сейчас ведущие театры весьма неохотно обращаются к современной драматургии, предпочитая делать ставку на проверенные временем классические произведения или зарубежные драматургические шлягеры. Несколько общих направлений в развитии драмы, однако, выделить можно.
Первое из них, безусловно, связано с осмыслением произведений зарубежной драматургии XX в., которая долгие годы оставалась недоступной широкому читателю и зрителю. После снятия идеологических запретов отечественные авторы с увлечением стали осваивать самый разнообразный художественный опыт: и театр абсурда (Э. Ионеско, С. Беккет, С. Мрожек, А.Адамов), и “театр жестокости” А. Арто, и хэппининги в духе американского поп-арта 1950-х годов. Не были забыты и традиции русского театрального авангарда 20-х годов: футуристическая драма (В. Маяковский, А. Крученых, В. Хлебников) и театр обэриутов (Д. Хармс, А. Введенский).
В произведениях Н. Садур (”Чудная баба”, “Ехай!”), Вен. Ерофеева (”Вальпургиева ночь, или Шаги командора”), А. Шипенко (”Смерть Ван Халена”, “Археология”), Д. Липскерова (”Школа для эмигрантов”, “Семья уродов”), А. Буравского (”Учитель русского языка”) и других можно обнаружить многие характернейшие приемы абсурдистского театра: нарушение принципа детерминизма, алогичность, бессюжетность, трансформации хронотопа, некоммуникабельность, отчужденность персонажей. Но, к сожалению, следует признать, что часто подобные эксперименты современных драматургов так и остаются более или менее прилежными ученическими опытами, им редко удается сказать новое слово в эстетике антитеатра.
Исключение составляют немногие произведения, среди которых - единственная законченная пьеса автора знаменитой поэмы “Москва-Петушки”. Главный герой “Вальпургиевой ночи…” - пациент психиатрической лечебницы Лев Гуревич - прямой наследник многострадального Венички. Очевидно и стилевое единство этих двух произведений. Как и Веничка, Лев Гуревич ведет на протяжении пьесы своеобразный словесный поединок с окружающей действительностью, где сочетаются изощренная высококультурная речь и вызывающе-грубая, низкая лексика. Исследователи неоднократно отмечали этот любимейший стилевой прием Вен. Ерофеева: смешение различных языковых пластов, поэтического и низменного, серьезного и шутовского: “…Мне трудно сказать: Такое странное чувство, - пытается передать свое состояние главный герой.
Типично постмодернистская “перевернутая” ситуация - в противовес попойке медперсонала по поводу всенародного праздника 1 Мая пациенты решают устроить шабаш в “ночь Вальпургии, сестры святого Ведекинда” - дает возможность Венедикту Ерофееву создать игровую, театральную атмосферу в “пределах третьей палаты”. Как и полагается шабашу, он заканчивается жертвоприношением - смертью, фарс оборачивается трагедией. Как пишет А. Генис, “все значащие слова в этой пьесе отданы безумцам. Только им принадлежит право судить о мире. Врачи и санитары - лишь призраки, мнимые хозяева жизни. В их руках сосредоточена мирская власть, но они не способны к пылкому духовному экстазу, которым живут пациенты, называющие себя “високосными людьми”.
Один из них - сам Ерофеев, автор, чья бесспорная темнота, сгущенная сложность постоянно искушает и провоцирует читателя. Ставя преграду пониманию своего текста, он обрекает нас на мучительные и увлекательные попытки проникнуть в его замысел. Ерофеев обрушивает на читателя громаду хаоса, загадочного, как все живое. В этом сюрреалистическом коктейле, составленном из искаженных цитат и обрывков характеров, из невнятных молитв и бессмысленных проклятий, из дурацких розыгрышей и нешуточных трагедий, он растворяет псевдопонятность окружающего”.
Безусловно, самобытен и художественный мир Нины Садур, который питают гоголевская и булгаковская традиции. То же смелое сочетание мистического и реального, символического и бытового, лирического и гротескового. Всплеск интереса к ее произведениям произошел в 1987 г., когда сразу в нескольких столичных театрах были поставлены пьесы “Чудная баба”, “Ехай!”, “Панночка”. Передавая свои первые впечатления от произведений Н. Садур, театральный критик А. Иняхин писал: “Вначале было изумление. Пьеса “Поле” (первая часть “Чудной бабы”), прочитанная в “Театральной жизни”, поразила воображение. Мучительная, жестокая и едкая сила, формировавшая текст, завораживала, невесело кружила голову и бередила душу… И всего-то случилось: горожанка, служащая какого-то КБ, присланная с группой товарищей в помощь совхозникам убирать картошку, заблудилась в чистом поле и встретила бабу, явно “тронутую”, с которой в силу обстоятельств вынуждена общаться. Но вместо удовольствия от полукомедийного жанрового диалога, на который настраиваешься, возникает изматывающее чувство падения в бездну, словно во сне, когда летишь куда-то медленно, долго и неотвратимо. Иллюзия кошмарного сна парализует сознание, формируя “косоглазую” реальность со своей дикой логикой”.
Не правда ли, сразу вспоминается гоголевский “Вий”? Н. Садур тоже рассказывает свои странные истории “почти в такой же простоте”, как слышала, и этот рассказ сохраняет житейскую достоверность деталей, но одновременно наполняется каким-то неуловимым, “потусторонним” смыслом. Поэтому появление ее “Панночки” было вполне естественным. (В театральном сезоне 1999 г. на сцене московского театра “Ленком” была поставлена еще одна “фантазия” Н. Садур, созданная по мотивам гоголевских “Мертвых душ” - пьеса “Мистификация”.) Перед нами не просто инсценировка, а самостоятельное художественное произведение, своеобразная лирико-философская фантазия на гоголевские темы. Следуя мудрому совету Ф. М. Достоевского, который считал, что инсценировать прозу можно, только вычленив из первоисточника какую-либо идею и написав на ее основе нечто новое, Н. Садур видит гоголевский мир прежде всего озаренным светом любви - “ведьмовской”, грешной, испепеляющей. Поэтому испытание Хомы Брута в “Панночке” состоит в открытие мироздания и полноты жизни через любовь, а это и дорога сквозь адский страх, и вознесение в запредельные выси, и земной, плотский соблазн. Знаменитый полет Хомы Брута у Н. Садур - это восторженный монолог бурсацкого философа, тихая песнь сердца, которому вдруг стало доступно созерцание вечного, глубинного смысла жизни.
И финал встречи Хомы Брута с Панночкой здесь иной, не гоголевский: над рассыпавшейся в прах церковью, где три ночи читал философ молитвы по грешной душе, возносится единственно уцелевший лик Младенца Иисуса, сияющий и прекрасный, ибо любовь всегда есть восхождение к Абсолюту. Свой духовный взлет совершают и герои упоминавшейся выше маленькой дилогии “Ехай!” и “Чудная баба”. Сквозь выморочность, оцепенение и бездуховность окружающего страстно рвется Лидия Петровна (”Чудная баба”) понять мир и себя в этом мире. И ей, как многим персонажам Садур, помогает в этом познании героиня “чудная”, “ненормальная”, “не от мира сего”. Баба по имени Убиенько уводит Лидию Петровну в “перевернутый” мир фантомов, миражей, может быть, умерших. Совершая какой-то свой, ей одной понятный ритуал, баба обмывает и баюкает в детской кроватке невесть откуда взявшегося младенца, неспешно и доказательно внушая героине, что мир давно исчез, перестал быть и люди все как есть искусственные. И вот уже в финале Лидия Петровна, пристально вглядываясь в “группу товарищей-сослуживцев, отказывается признавать их подлинность.
“Сложные гротесковые построения Н. Садур в этой “маленькой дилогии”, - отмечает А. Иняхин, - выводят зрителя к порогу неведомого театра - ритмически жесткого и сумбурного, логичного и непредсказуемо парадоксального, пристально анализирующего механизмы всяческой бездуховности. Драматург говорит об этом отважно и горестно, озорно и сурово”.
Хорошее сочинение? Тогда в закладки - » Состояние драматургии последнего десятилетия XX века . Это нужно, ведь не потеряешь!
Содержание интересных новостей
Новые сочинения: