В юности Лермонтова не было света и веры. Он вырос в душевной пустыне, и жил в ней, и сам себя на нее обрекал, и не мог из нее выбраться. Среди отчаянной пустоты тон жизни, которой он жил, оставалось одно: сохранить то, что старался уничтожить в своих подданных Николай I, - свободу мысли и духа. Сохранить интерес к людям. Пытаться понять их души, их трагедию. Это он и делал всю свою жизнь. Пятнадцатилетним мальчиком он написал «Монолог»:
Как объяснить то ощущение грусти, и нежности, и тоски, и гордости, которое охватывает, едва открываешь томик его стихов, едва бросаешь взгляд на странное молодое лицо с печальными глазами; некрасивое и прекрасное лицо обреченного на долгие страдания и на короткую жизнь человека? Почему именно Лермонтов? Не Тютчев, не Блок - поэты столь же громадного таланта, а именно Лермонтов стал непреходящей печалью и тайной любовью чуть ли не каждого молодого человека, и вот уже почти полтораста лет его стихи, его проза, его судьба воспринимаются миллионами людей как очень личное переживание, и каждый в свой час открывает Лермонтова для себя одного, ревниво бережет его глубоко в душе.
«Я ехал на перекладных из Тифлиса». Я ехал на перекладных из Тифлиса. Я ехал. Не могу объяснить, почему эти шесть слов кажутся мне необыкновенными. Ведь так коротко, так просто: я - ехал - на перекладных - из Тифлиса. Много раз над этим предложением вздыхали и страдали мои ученики. Простое, полное, личное, распространенное, повествовательное. Я - подлежащее. Ехал - сказуемое. На чем ехал? На перекладных. Косвенное дополнение. Откуда ехал? Из Тифлиса. Обстоятельство места. Что значит: перекладные? Казенные лошади, которые менялись на каждой станции. Все просто, все понятно. И все абсолютно непонятно, потому что с первых строк «Бэлы» оказываешься во власти простых слов, собранных воедино и выстроенных большим писателем. Каждое слово в отдельности знакомо и обычно. Все вместе - неповторимы. Как у Пушкина: «Роняет лес багряный свой убор». Как у Толстого: «Все счастливые семьи похожи друг на друга.» Как у Лермонтова: «Я ехал на перекладных из Тифлиса».
Мы прочли пять среднего размера страничек. Вся повесть «Бэла» занимает тридцать пять таких страниц. Уже седьмая часть повести прочитана, а читатель, в сущности, еще незнаком с героями. Повесть называется «Бэла». Кто она? Как зовут офицеров, встретившихся на горной дороге? Кто из них - герой своего времени? Но вот штабс-капитан, набив свою трубочку, принимается рассказывать. Медленное шествие быков, неторопливый подъем на гору, тягостное сиденье в дымной сакле - все остается позади. События начинают разворачиваться с быстротой непостижимою: с первых же слов о молодом человеке лет двадцати пяти внимание читателя устремляется ему навстречу - читатель уже чувствует, знает: вот появился ГЕРОЙ, хотя Автор этого не объявляет и не подчеркивает. Итак, вступительная часть, экспозиция, закончилась. Начинается завязка.
Итак, Бэла подошла к Печорину и, по обряду, пропела ему что-то «вроде комплимента». Красота ли ее произвела впечатление, или Печорин не хотел нарушать свадебного обряда - но ответил он именно так, как следовало, как ждали хозяева: «встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и сердцу» Вероятно, здесь и то, и другое. Конечно, Печорин не мог не обратить внимания на шестнадцатилетнюю красавицу. Он «в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича».