Рассуждения Печорина о женщинах, над которыми он всегда приобретал «непобедимую власть», кажутся нам очень серьезными, пока мы молоды. Нам представляется, что в этих рассуждениях скрыта вечная тайна сильного мужского характера - но, когда становишься старше, начинаешь видеть в этих рассуждениях как раз очень молодое восприятие жизни браваду перед самим собой: «я никогда», «я всегда», «я точно не люблю женщин с характером» - в молодости очень хочется выводить законы и отыскивать абсолютные истины, а на самом-то деле в человеческих отношениях и чувствах никаких общих законов нет и сам Печорин, сколько бы ни изучал себя, так до конца не может в себе самом разобраться. Одно только он знает твердо: Веру он не мог бы обмануть, «воспоминание о ней останется неприкосновенным…».
Упоминание о женщине, которую он любил в старину, возвращает Печорина к тому простому, искреннему тону, которым был начат его дневник: «Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала, зная, что меня встретит? . . и как мы встретимся? . . и потом, она ли это?». Печорин еще ни разу не назвал Веру по имени; она иногда значит больше, чем любые ласковые или страстные слова; Онегин тоже однажды узнал это: «у окна сидит она и все ока». (Пушкин выделяет это слово курсивом); но Онегин прошел долгие душевные пути, прежде чем понял этот не грамматический смысл короткого слова она. Какие душевные пути прошел Печорин, мы не знаем. Мы и подозревать не могли до сих пор, что он может так думать о женщине; оказывается - может. В нем все время обнаруживается что-то, чего мы и подозревать не могли.
Вокруг романа Лермонтова, когда он вышел в свет, возникло много разговоров отнюдь не литературных. В предисловии Лермонтов пишет о людях, которые «очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых». Читатели искали вокруг себя - и находили - прототипов Грушницкого, Вернера, Мери, Веры. Печорина, конечно, считали автопортретом; в Грушницком одни находили черты Мартынова, другие - известного на Кавказе офицера Колюбакина; в Мери видели разных девушек, в том числе сестру Мартынова - впоследствии даже дуэль Лермонтова с Мартыновым объясняли тем, что Мартынов вступился за сестру, изображенную в виде княжны Мери (и тем самым «опозоренную»). Эта версия совсем неправдоподобна, потому что известно: Лермонтов бывал в доме у Мартыновых после выхода в свет «Героя нашего времени» и был в хороших отношениях со всей семьей, чего, конечно, не могло быть, если бы Мартыновы увидели себя в Мери и Грушницком.
«Кяжна Мери» - дневник, включающий в себя шестнадцать записей, иногда длинных, иногда коротких, точно датированных. Все, что происходит в повести, укладывается в небольшой срок - чуть больше месяца: с 11 мая по 16 июня. Последняя, семнадцатая запись сделана через полтора месяца, в крепости у Максима Максимыча. Но до этой записи перед нами - регулярный, почти ежедневный дневник. И с первых же строк этого дневника его автор нас удивляет. Как будто совсем другой человек - не тот Печорин, какого мы знали, пишет о Пятигорске: «моя комната наполнилась запахом цветов… Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна… Вид с трех сторон у меня чудесный».
Часто находят общее между этими словами и пушкинскими строками об одном из вариантов возможного будущего Ленского. Сходство между Грушницкий и Ленским, конечно, есть: Грушницкий стоит возле Печорина, как Ленский возле Онегина, обоих ждет смерть от руки Героя. Ленский, по предсказанию Пушкина, мог бы стать одним из тех «мирных помещиков», в каких, по мнению Лермонтова, превращаются люди, подобные Грушницкому. Но Пушкин предполагает для Ленского и другое будущее: