Сочинение: Что я понял, прочитав поэму Твардовского “Василий Теркин”
В 1939 г. А.Т. Твардовский вместе с группой других писателей был призван в армию и уже не снимал обмундирования вплоть до окончания Великой Отечественной войны. Во время финской кампании он участвовал в составлении подписей под рисунками, посвященными веселому и удачливому балагуру Васе Теркину. Но только во время всенародной войны 1941 -1945 гг. был создан Твардовским знаменитый “Василий Теркин”, поэма, вошедшая в сокровищницу отечественной культуры. Часто произведение называют поэмой, имея в виду большое стихотворное сочинение. Автор обозначил жанр в подзаголовке словом книга. Что за этим стоит? Слово “книга” использовалось обычно, когда речь шла о Библии, сконцентрировавшей мудрость бытия. Кроме того, с этим определением связаны авторские представления об адресате. Это не только образованный читатель, разбирающийся в жанровых определениях. Для неискушенного в премудростях литературоведения человека любой напечатанный, оформленный и сшитый (склеенный) текст - это книга.
С первых дней войны Твардовский работал в газете “Красная Армия”, переименованной затем в “Красноармейскую правду”. Он часто бывал на передовой, не однажды попадал под обстрелы и бомбежки, горько переживал смерть друзей - знал о фронте не понаслышке. Художник Орест Верейский, сотрудник Твардовского по газете, так описал облик поэта в период работы над “Василием Теркиным”: “Очень светлые глаза его глядели внимательно и строго. Подвижные брови иногда удивленно приподымались, иногда хмурились, сходясь к переносью и придавая выражению лица суровость. Но в очертаниях губ и округлых линиях щек была какая-то женственная мягкость. Несмотря на удивительную моложавость, он выглядел и держался так, что никому и в голову не приходило называть его Сашей, как это было принято у нас…”
Когда во вступлении к “книге” мы читаем слова о правде, то чувствуем их скрытый жар. И просто вода, и просто пища - в их прямой вещественности - не низкая материя, в них источник жизни, и хотя разговор о таких прозаических предметах чуть-чуть окрашен в шутливые тона, в основе своей он вполне серьезен. Теркин советует тем, кто остался в живых после первой бомбежки: “Отдышись, покушай плотно, | Закури и в ус не дуй”. Герой умеет ценить все, что дает радость и отдых телу. Он позволяет себе быть самим собой.
- Дельный, что и говорить,
Был старик тот самый,
Что придумал суп варить
На колесах прямо.
Таковы первые слова Теркина в книге про бойца. Они говорят о незлобивости солдата, умеющего найти положительное чуть ли не в любой обстановке. Он доверчиво видит в окружающих добрых людей, умеющих войти в его положение, разделить шутку. “Слышь, подкинь еще одну | Ложечку такую…” - обращается Василий к повару, и тот не может ему отказать, испытывая расположение к этому бывалому человеку. Хороший аппетит укрепляет тело, а юмор оберегает душу от давящего гнета страха.
Вот Теркин говорит о тыще танков, от которых - “в пот тебя и в дрожь”. Молодые верят бодрой публицистике и настроены воевать “малой кровью” - надеются чуть ли не шапками закидать вражескую технику. Один из них пересказывает положения газетной инструкции: “Танк - он с виду грозен очень, | А на деле глух и слеп”. Теркин не хочет огорчать ребят, но еще более совестится держать их в неведении, поэтому осторожно возражает, смягчая неприятный смысл своих слов шутливой интонацией:
- То-то слеп. Лежишь в канаве,
А на сердце маета:
Вдруг как сослепу задавит, -
Ведь не видит ни черта.
Почему так притягателен для собеседников Теркин? Потому что он знает о многом, в том числе и о самом мрачном, но справился со страхом и не потерял себя. Само присутствие рядом такого человека обнадеживает:
Балагуру смотрят в рот,
Слово ловят жадно.
Хорошо, когда кто врет
Весело и складно.
Автор рисует обстоятельства отнюдь не благоприятные. Единственный выход для героя на войне - принять их, не впадая в отчаяние. Несколькими выразительными строчками описан ночлег: ощущаешь тяжесть мокрой шинели, холод, идущий от небесной крыши, царапанье колючек хвои по лицу, жесткие бугры под боками (”Корни жмут под ребра”). Что-то древнее, почти звериное проявляется в умении приспособиться к тому, что можно было бы назвать противоестественным, обнаруживая при этом особую силу естества, какую-то устойчивую инерцию силы, с которой связана и невероятная духовная крепость:
Спит - хоть голоден, хоть сыт,
Хоть один, хоть в куче.
Спать за прежний недосып,
Спать в запас научен.
Обыкновенный, не исключительный, широко и густо рассеянный по военной земле человеческий тип: “Парень в этом роде | В каждой роте есть всегда, | Да и в каждом взводе”, - Василий Теркин все же неповторимо индивидуален. Твардовский наделяет его некоторыми чертами собственной личности, концентрируя в характере героя редкое умение быть самим собой и делать единственно необходимое дело. Перед нами человек, в поступке обнаруживающий нравственность. Теркин говорит от лица тех, кому на долю выпало пережить тяжелое начало войны: немыслимое унижение, позор поражения и отступления, неразбериху, недоумение перед происходящим:
Шел наш брат, худой, голодный,
Потерявший связь и часть,
Шел поротно и повзводно,
И компанией свободной,
И один, как перст, подчас.
Мы не найдем у Твардовского стальных интонаций упрека бойцам, для которых первые месяцы войны обернулись настоящей мукой. После этого воевать, имея “связь и часть”, казалось не самым тяжким уделом. Ведь самое страшное - это сомнение: “Что там, где она, Россия, | По какой рубеж своя?” Вспомним произведения, где описаны показательные расстрелы “беглецов”, не удержавшихся от соблазна проведать близких или обнаруживших малодушие, - скажем, “Волоколамское шоссе” А. Бека, “Прокляты и убиты” В. Астафьева. Автор книги про бойца знал о подобных фактах и убеждал читателя смотреть на таких людей без осуждения. Как не посочувствовать человеку, обреченному идти невдалеке от собственного дома, от семьи, остающейся в тылу врага?
Вижу, парень прячет взгляд,
Сам поник, усы обвисли,
Ну, а чем он виноват,
Что деревня по дороге,
Что душа заныла в нем?
В сцене “гостевания” отца и мужа в родном доме подмечены только детали. Что за ними - пусть читатель сам почувствует. Расторопность и хлопотливая доброта хозяйки, грусть отца, плач детей; деликатность Теркина, ушедшего спать на крыльцо, его мечтания навестить гостеприимный дом - все освещено словом лаконичным, сжато эмоциональным и одновременно сдержанным. И автору, и герою чужды романтические страсти. Вот мечта о будущей встрече с хозяйкой:
Попросить воды напиться -
Не за тем, чтоб сесть за стол,
А за тем, чтоб поклониться
Доброй женщине простой.
Сочувствие крестьянке с ее тяжелой судьбой проявлено лишь в этом мечтании - еще раз появиться в доме, “нарубить хозяйке дров”. Тревожная тема потерь на войне включается в главку с эпопейной отстраненностью и какой-то фольклорной всечеловеческой простотой: “Потому - хозяин-барин | Ничего нам не сказал, | Может нынче землю парит, | За которую стоял…” Стилизованная солдатская песня также усиливает объективность и чувство глубинного прикосновения к истокам народного мировосприятия. Автор не раз прибегает к обобщенно-личной синтаксической форме:
Упадешь ли, как подкошенный,
Пораненный наш брат,
На шинели той поношенной
Снесут тебя в санбат.
А убьют - так тело мертвое
Твое с другими в ряд
Той шинелкою потертою
Укроют - спи, солдат!
В переплетении вечного и теперешнего раскрываются живые человеческие судьбы, спаянные с седой стариной и “сороковыми роковыми”. Обратимся к главе “Переправа”. За скупыми деталями - сказочно-былинный троякий расклад: “Кому память, кому слава, | Кому темная вода…” “Желторотые” ребята, как и “двести лет назад”, исполняют нелегкий ратный труд. В авторском голосе слышны не только патетические интонации, но и нежность, лирическая тревога:
Мимо их висков вихрастых,
Возле их мальчишьих глаз
Смерть в бою свистела часто
И минет ли в этот раз?
Было бы сладко утешить: минула. Только это была бы успокоительная ложь. Читатель, знавший о войне не из третьих уст, не мог забыть ужасающей реальности: “Этой ночи след кровавый | В море вынесла волна,
И увиделось впервые,
Не забудется оно:
Люди теплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно…
Тройное “на дно” как бы долбит по голове: как много их ушло туда, не успевших ничего сделать, осуществиться (”Кто там робкий, кто герой…”). Читатель сначала видит всю панораму событий издалека и приближается к бойцам, чтоб ощутить предрассветный холод, коснуться берегового грунта. Скорбное предположение о возможной гибели первого взвода опять крупным планом рисует зримую картину в ее осязательной выразительности.
А быть может, там с полночи
Порошит снежок им в очи,
И уже давно
Он не тает в их глазницах
И пыльцой лежит на лицах -
Мертвым все равно.
Страницы : 1 2
Хорошее сочинение? Тогда в закладки - » Сочинение: Что я понял, прочитав поэму Твардовского “Василий Теркин” . Это нужно, ведь не потеряешь!
Содержание интересных новостей
Новые сочинения: