Описание заговора офицеров и Грушницкого в «Княжне Мери»
Печорину снова помогла его удивительная способность видеть и слышать то, чего другой бы не заметил, подглядывать и подслушивать. Если бы, возвратясь с прогулки, он вместе со всеми пошел к Литовским или отправился домой спать, он не узнал бы о заговоре Грушницкого и драгунского капитана. Но он поскакал в горы - и, возвращаясь, услышал в одном из домов «говор и крики, изобличавшие военную пирушку». Случай помог ему увидеть Грушницкого во всей красе. Драгунский капитан предложил Грушницкому вызвать Печорина на дуэль и добавил: «Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит — на шести шагах их поставлю, черт возьми!». И с трепетом ждал ответ Грушницкого…» - записывает Печорин в своем дневнике. - «Если б Грушницкий не согласился, я бросился б ему на шею».
Но почему Грушницкий вообще вступил в какие бы то ни было отношения с низкой шайкой водяных офицеров? Почему согласился на подлость? Непомерное самомнение и непомерное самолюбие раздули полученную им обиду до громадных размеров. Его обидели! Ему предпочли другого! Его приятель отбил у него девушку! И все это произошло на глазах у людей! Грушницкий недаром и в бою бросался вперед, «зажмуря глаза», - ему всего важнее произвести впечатление на окружающих, ради этого он способен преодолеть страх - как в бою, и совесть - как в заговоре с драгунским капитаном. Только бы его считали храбрецом, удальцом, молодцом!
А с совестью своей он всегда договорится. Он так доволен собой - постоянно доволен собой, что любым своим поступкам всегда найдет объяснение и оправдание, и на самом-то деле, он малодушен и труслив. Подчиняется воле драгунского капитана так же точно, как раньше подчинялся воле Печорина. «Драгунский капитан бесподобен», - писал Белинский, имея в виду мастерство, с которым Лермонтов показал всю суетную, хвастливую и интриганскую натуру этого человека. Стоит только послушать, как он разговаривает.
- «- Господа! - сказал он, - это ни на что не похоже; Печорина надо проучить! Эти петербургские слётки всегда зазнаются, пока их не ударишь по носу! Он думает, что он один только и жил в свете, оттого что носит всегда чистые перчатки и вычищенные сапоги … Да я вас уверяю, что он первейший трус, то есть Печорин, а не Грушницкий, - о, Грушницкий молодец, и притом он мой истинный друг! - сказал опять драгунский капитан…»
Он весь в этих двух репликах: с вульгарными словечками: «слётки», «ударишь по носу», «первейший трус»; с плохо скрытой завистью к Печорину, с провинциальной высокопарностью: «мой истинный друг!» - давно ли Грушницкий успел стать его другом?! А Грушницкий уже говорит не так, как герои Марлинского, и не так, как Печорин; он уже, сам того не замечая, подделывается под манеру драгунского капитана:
- «- Вот еще что вздумали! Я, правда, немножко волочился за княжной, да и тотчас отстал, потому что не хочу жениться, а компрометировать девушку не в моих правилах».
Это уже не «божественный образ» и не «я ненавижу людей, чтоб их не презирать», - он изменился во всем, даже слова у него другие; недолго же продержалась его разочарованность; теперь он офицерик, как все, - и только! Согласившись «проучить Печорина» по проекту драгунского капитана, Грушницкий сделал первый непорядочный шаг. Его уязвленное самолюбие требует мщенья; пока речь идет не о настоящем выстреле, а только о забаве; он согласился только сделать Печорина посмешищем. Но, сделав этот первый шаг, он непременно придет ко второму. Печорин между тем размышляет: «За что они все меня ненавидят?.. За что? Обидел ли я кого-нибудь? Нет. Неужели я принадлежу к числу тех людей, которых один вид уже порождает недоброжелательство?»
Оказывается, Печорин тоже не всегда умеет судить себя. За что они все его не любят - вполне понятно: он их всех обидел. “Над каждым успел посмеяться, каждого ударить по самолюбию - и не заметить этого. Вовсе не «один вид» его, а все поведение вызывает недоброжелательство. Но человеку всегда труднее всего поверить, чтоб его кто-то с основанием не любил, что он может быть сам в чем-то виноват…
Опять Печорин ведет себя, в сущности, как Грушницкий: мерит себя и людей разной меркой, позволяет себе то, чего другим не позволил бы: «… я чувствовал, что ядовитая злость мало-помалу наполняла мою душу. Берегитесь, господин Грушницкий! говорил я, прохаживаясь взад и вперед по комнате: со мной эдак не шутят… Я вам не игрушка…» Пока он «эдак шутил» с Грушницкий, это была милая забава, а теперь он возмущен, озлоблен, «не спал всю ночь», к утру «был желт, как померанец».
Даже мысли о том, что он сам во многом виноват, не возникает у Печорина. Но, увидев, к чему привела игра с Грушницкий, он ставит последнюю точку и в игре с Мери. Бедняжка - она все еще верит, что он не спал ночь из-за нее! «И я также… я вас обвиняла… может быть, напрасно? Но объяснитесь, я могу вам простить все…» - сбивчиво говорит она.
«Я вам скажу всю истину, - отвечал я княжне: - не буду оправдываться, ни объяснять своих поступков - я вас не люблю…». Что заставило его произнести эти жестокие слова? Предупреждение Вернера о том, что на него уже смотрят как на жениха? Или - «необъятное наслаждение» при мысли о том, что Мери будет страдать, плакать? Или - может быть, своеобразная честность, проснувшаяся после горьких размышлений о том, что все его ненавидят?
На следующий день после объяснения с Мери, 14 июня, Печорин записывает в своем дневнике: «Я иногда себя презираю не оттого ли я презираю и других? Я стал неспособен к благородным порывам; я боюсь показаться смешным самому себе». Он отлично понимает, что довел свою игру до той стадии, когда его поведение начинает становиться непорядочным.
По условиям заговора, разработанным драгунским капитаном, Грушницкий должен был придраться «к какой-нибудь глупости» и вызвать Печорина на дуэль. Но вышло иначе: вызвал Печорин - обстоятельства сложились так, что он опять на высоте, а Грушницкий - в смешном и постыдном положении, еще больше унижен эпизодом в ресторане. Но Печорин, который внешне выглядит так благородно: заступился за честь девушки, - на самом деле не может чувствовать себя достойно: муж Веры с жаром восхваляет его, называет «благородным молодым человеком», радуется, что у него нет дочерей, которых мог бы оскорбить «мерзавец» вроде Грушницкого. Стыдно все-таки должно быть Печорину - стыдно слушать эти восторги обманутого им человека!
«Я пошел прямо к Вернеру, застал его дома и рассказал ему все», - записывает Печорин. При всей странности его отношений с Вернером, при всей замкнутости характера, Печорину все-таки нужен человек, к которому можно прийти в трудную минуту и рассказать «все»; человек, который поймет, не осудит и поддержит…
Вернер повел себя именно так. Он согласился быть секундантом и отправился к Грушницкому вырабатывать условия дуэли. Условия заговора тем временем несколько изменились: противники Печорина «несколько переменили свой план и хотят зарядить пулею один пистолет Грушницкого. Это немножко похоже на убийство, но в военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются; только Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей…»
«Поблагороднее» - вовсе не значит, что он способен отказаться от подлой затеи драгунского капитана, а только то, что он колеблется, его мучает совесть. На поступки Грушницкий не способен; поступки совершает Печорин, решения принимает он - Грушницкий только подчиняется чужой воле и собственному мелочному самолюбию.
Из юного, неопытного мальчика, вызывавшего сочувствие, он за месяц превратился в негодяя; в этом превращении виноват прежде всего Печорин: своими издевательствами он довел Грушницкого до потери человеческого облика. Но и сам Грушницкий оказался слабым, ничтожным, человеком, не способным дать отпор ни Печорину, пи драгунскому капитану.