Описание дуэли между Печориным и Грушницким в «Княжне Мери»
Мы знаем не одно описание дуэли - и ночи перед дуэлью - в русской литературе: у Пушкина в «Выстреле», «Капитанской дочке» и «Евгении Онегине»; у Толстого в «Войне и мире», у Тургенева в «Отцах и детях»… И всегда писатель сообщает о мыслях и чувствах перед дуэлью только одного из героев: в «Выстреле» это Сильвио, в «Капитанской дочке» Гринев, в «Войне и мире» - Пьер, в «Отцах и детях»- Базаров. Можно было бы сказать, что автор всегда передает состояние главного героя, но в «Евгении Онегине» Пушкин рассказывает не об Онегине, а о Ленском:
- Домой приехав, пистолеты
- Он осмотрел.
- Потом вложил
- Опять их в ящик, и раздетый
- При свечке, Шиллера открыл…
- .. .Владимир книгу закрывает,
- Берет перо; его стихи
- Полны любовной чепухи. ..
Так мог бы вести себя в ночь перед дуэлью Грушницкий, если бы не превратился в ничтожество. Тот Грушницкий, который носил солдатскую шинель и произносил романтические речи, мог бы и Шиллера читать, и писать стихи… Но тот Грушницкий готовился бы стреляться на самом деле, рисковать своей жизнью. А этот Грушницкий, который принял вызов Печорина, идет на обман, ему нечего страшиться, незачем волноваться за свою жизнь: заряжен будет только его пистолет… Мучила ли его совесть в ночь перед дуэлью, мы не знаем. Он предстанет перед нами уже готовым к выстрелу. (Лермонтов не рассказывает о Грушницком. Но Печорина он заставляет подробно записать, о чем он думал и что чувствовал: «А! господин Грушницкий! ваша мистификация вам не удастся… мы поменяемся ролями: теперь мне придется отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха. Зачем вы сами назначили эти роковые шесть шагов? Вы думаете, что я вам без спора подставлю свой лоб… но мы бросим жеребий!.. и тогда… тогда… что если ехо счастье перетянет? если моя звезда наконец мне изменит?
Печорин не в первый раз задает себе эти-вопросы: зачем я живу, «какую цель имела… судьба?» - но никогда еще он не спрашивал себя об этом так трагически серьезно, с такой торжественностью: «верно было мне назначенье высокое», «я чувствую в душе моей силы необъятные…» Эти прилагательные после существительных придают его словам возвышенно-романтическую окраску; он бы смеялся над подобными словами, если бы их произносил кто-нибудь другой…
Однажды он уже писал о себе, что «невольно… разыгрывал жалкую роль палача или предателя», - теперь повторяет, в сущности, то же: «…сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как орудье казни, я упадал на голову обреченных жертв, часто без злобы, всегда без сожаленья…»
Печорину такое понимание не дано; он «любил для себя, для собственного удовольствия… и никогда не мог насытиться». Поэтому в ночь перед дуэлью он одинок, «и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло» его, если он будет убит. Страшный вывод делает он: «После этого стоит ли труда жить? а все живешь - из любопытства; ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!»
Дневник Печорина обрывается в ночь перед дуэлью. Последняя запись сделана через полтора месяца, в крепости N. «Максим Максимыч ушел на охоту… серые тучи закрыли горы до подошвы; солнце сквозь туман кажется желтым пятном. Холодно, ветер свищет и колеблет ставни. Скучно». Еще не зная о подробностях дуэли, мы уже узнали главное: Печорин жив. Он в крепости - за что он мог попасть сюда, если не за трагический исход дуэли? Мы уже догадываемся: Грушницкий убит. Но Печорин не сообщает этого , он мысленно возвращается к ночи перед дуэлью: /мал умереть; это было невозможно: я еще не осушил |чаши страданий и теперь чувствую, что мне еще долго жить». В ночь перед дуэлью он «не спал ни минуты», писать не мог, «потом сел и открыл роман Валтера Скотта… то были «Шотландские Пуритане»; он «читал сначала с усилием, по- -том забылся, увлеченный волшебным вымыслом…»
Но едва рассвело и нервы его успокоились, он опять подчиняется худшему в своем характере: «Я посмотрелся в зеркало; тусклая бледность покрывала лицо мое, хранившее следы мучительной бессонницы; но глаза, хотя окруженные коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен собою». Так мог бы рассуждать Грушницкий; это ему важно производить впечатление - но мы уже знаем: и для Печорина.. не безразлична показная, внешняя сторона жизни, - это огорчительно, но Печорин неисправим: бороться с худшим в себе он не только не может, но и не хочет.
Вернер взволнован предстоящим поединком. Печорин говорит с ним спокойно-насмешливо; даже своему секунданту, своему другу он не открывает «тайного беспокойства»; как всегда, он холоден и умен, склонен к неожиданным выводам и сравнениям: «Старайтесь смотреть на меня как на пациента, одержимого болезнью, вам еще неизвестной…», «Ожидание насильственной смерти не есть ли уже настоящая болезнь?»
Но вся эта радость, жадное наслаждение жизнью, восторг, восклицания - все это спрятано от постороннего глаза. Едущему рядом Вернеру в голову не может прийти, о чем думает Печорин:
- «Мы ехали молча.
- - Написали ли вы свое завещание? - вдруг спросил Вернер.
- - Нет.
- - А если будете убиты?
- - Наследники отыщутся сами.
- - Неужели у вас нет друзей, которым бы вы хотели послать свое последнее прости? ..
- Я покачал головой».
То, что Печорин говорит Вернеру, и правда, и неправда. Он действительно «выжил из тех лет, когда умирают, произнося имя своей любезной и завещая другу клочок напомаженных или ненапомаженных волос». Мы помним: ему двадцать пять лет - по возрасту он еще очень молод. Но мы не можем представить себе его произносящим перед смертью «имя своей любезной», такое поведение больше подходит Грушницкому. Дело не в возрасте, а в той душевной ноше, которую несет Печорин, в той ранней душевной усталости, которая старит его до времени. “У него нет иллюзий, он не верит ни людям, ни словам, ни чувствам: «Думая о близкой и возможной смерти, я думаю об одном себе; иные не делают и этого».
Перед дуэлью он забыл даже о Вере; ни одна из женщин, любивших его, не нужна ему сейчас, в минуты полного душевного одиночеств”. Начиная свою исповедь, он сказал: «Хотите ли, доктор… чтоб я раскрыл вам мою душу?» Он не обманывает, он действительно раскрывает Вернеру душу. Но дело в том, что душа человека не есть что-то неподвижное, ее состояние меняется, человек может по-разному смотреть на жизнь утром и вечером одного и того же дня.